Дома необычной формы

Если первого встречного попросить нарисовать дом, то результат будет вполне предсказуемым. Вне зависимости от художественных способностей участника вашего эксперимента, получится нечто традиционное: симметричный фасад, скатная кровля и т. п. Все возможные вариации – от избушки на курьих ножках до Таврического дворца – прекрасно укладываются в этот стереотип.

Наш вымышленный тест не имеет практической ценности, разве что позволит отличить профессионального архитектора от, скажем так, простого смертного. Впрочем, профессионал на то и профессионал, чтобы предлагать не видимые со стороны, но наиболее выигрышные решения.

Внутренняя убежденность заказчика или архитектора порой оказывается важнее безусловного психологического комфорта, который обеспечивает традиционный архитектурный подход. Первым из домов необычной формы можно, наверное, считать знаменитую бочку философа Диогена. Как разъясняют нам историки, это была не привычная для нас деревянная бочка, а глиняный сосуд для хранения вина объемом в несколько сот литров. Главным достоинством такого жилища было то, что пористая структура стенок из обожженной глины обеспечивала прохладу даже в самые жаркие дни. Большего человеку, который велел Александру Македонскому не заслонять солнце, было и не нужно.

Помнится, один из героев мультсериала «Симпсоны» определил постмодернизм как «странность ради странности». В самом конце XVI века, то есть задолго до того, как была произнесена эта необычная фраза, сэр Томас Трэшем построил в своем поместье в Нортхемптоншире нечто вроде садового домика, архитектура которого интересно обыгрывала цифру «3». Это трехэтажное строение (а оно сохранилось до наших дней) в плане представляет собой равносторонний треугольник со стороной в 33 фута. Каждую из трех стен увенчивают три фронтона (естественно, треугольной формы). Окна этой причудливой постройки имеют форму трилистников и заполнены сложной мозаикой из каменных и стеклянных треугольников. Даже дымовая труба и та сделана трехгранной! Разгадка столь изощренного символизма в том, что сэр Томас был ревностным католиком, успевшим отсидеть в тюрьме за свои религиозные убеждения, а число 3 указывает на Святую Троицу. Впрочем, для жилья это здание не предназначалось (в отличие от бочки Диогена). И вообще практичные англичане называют подобные сооружения (а также всякие руинированные постройки в романтических парках) словом «folly», основное словарное значение которого – «прихоть, причуда».

Золотым веком подобных парковых построек стала последняя четверть XVIII века, когда любой из вновь закладываемых парков снабжался «руинами» – театрализованными свидетельствами прошлого. Одним из первых памятников такого рода в континентальной Европе была «Каменная руина» (1771 – 1773), построенная Ю. М. Фельтеном в Екатерининском парке Царского Села. Она изображает верхнюю часть гигантской дорической колонны, словно бы оставшейся от поглощенного землей титанического сооружения. На самой вершине колонны, там, где должен был находиться антаблемент, поставлен легкий павильон со стрельчатыми арками, словно бы из более позднего времени.

Стоит оговориться, что все упомянутые парковые фантазии, какими бы интересными они ни казались, к «большой» архитектуре имели весьма опосредствованное отношение. Загородная жизнь воспринималась как возможность освободиться от жестких норм этикетного поведения. Таким же образом формировалось и загородное пространство, своего рода «зазеркалье».

Однако игровая традиция парковой архитектуры породила явление, которое исследователи архитектуры считают самым интересным и значительным в зодчестве конца XVIII века – символические проекты КлодаНиколя Леду. Замыслы архитектора остались неосуществленными, но были опубликованы и оказали большое влияние на постройки последующего времени, вплоть до ХХ века. В 1780 году Леду создает проект «дома пастуха», представляющий собой правильную сферу, прорезанную четырьмя порталами, к которым поднимаются лестницы на полуарках. Свою концепцию «говорящей архитектуры» Леду в полном объеме развернул в проекте утопического города Шо. Отправной точкой послужил реальный заказ: город предполагалось выстроить на соляных разработках Арк де Сенанс; несколько зданий даже было построено и, к счастью, они сохранились до наших дней. Мысль архитектора тем не менее вышла за рамки столь прозаической задачи. Проект города, опубликованный в 1804 году с посвящением Александру I, был полон символических форм, как идеальные города Ренессанса. Но главной особенностью проекта было то, что зданиям предполагаемого города была придана форма, соответствующая их сущности. Так, мастерская колесного мастера была исполнена в виде колеса, а сквозь «Дом директора источников» проходил водный поток.

Со смертью Леду традиция надолго прерывается. Дело не только в том, что значение его экспериментов в области формы было оценено по достоинству только в ХХ веке. Сама техника строительства двухсотлетней давности сводила шаровидные постройки исключительно к «бумажной архитектуре». А бумага, как известно, все стерпит.

Начало ХХ века архитекторы встретили разладом в своих некогда стройных рядах. Некоторые из них считали традиционную архитектуру исчерпанной и отважно шли на эксперименты, редуцируя форму здания к геометрической фигуре. В последние десятилетия отношение к этим поискам стало, мягко говоря, двойственным. Лидеры постмодернизма объявили архитектуру «современного движения» отжившей свой век и к тому же изначально бесчеловечной, ориентированной не на личность (которая неповторима), а на удовлетворение стандартных потребностей стандартными же средствами.

Советские архитекторы, в отличие от западных коллег, вовсе не имели возможности проявить себя на поприще индивидуальной архитектуры, потому что таковой в СССР не было. Однако есть знаменательное исключение из этого правила – собственный дом архитектора К. С. Мельникова в Москве, маленький шедевр конструктивиста, решавшего необычную задачу. Необычное здание составлено из двух цилиндров, «врезанных» друг в друга, и в плане напоминает восьмерку. Большая часть оконных проемов – шестиугольные, словно пчелиные соты. По свидетельству самого Мельникова, форма окон, как и всего здания, была подчинена прозаической задаче – экономии дорогих стройматериалов (поэтому, например, перекрытия в доме набраны из досок, поставленных на ребро). Талант архитектора сказался в том, что ограниченность средств породила нетривиальное техническое решение, оказавшееся эстетически удачным. И все же среди великих зодчих прошедшего столетия есть мастер, чье величие не оспаривают ни «правые», ни «левые», смелый новатор, далекий тем не менее от коллективистских утопий любого толка. Речь идет о Фрэнке Ллойде Райте.

Райт не любил больших городов и не строил человеческие муравейники. Он называл свою архитектуру органической, что можно истолковать как протест против техницизма, стандартизации и уравниловки. Дома Райта (в отличие от типовых «коробок») возможны только там, где они стоят, как знаменитый «Дом над водопадом» (1935), признанный лучшим зданием ХХ века. И кажется вполне естественным, что многие постройки Райта имеют необычные формы, навеянные формами живых организмов.

Для своего сына Дэвида, тоже архитектора, Райт в 1950 году построил дом, состоящий в буквальном смысле из одного спирального в плане пандуса, полого поднимающегося над землей. Единственная лестница служит для входа в жилище и заключена в цилиндрическую каменную башню, от которой отходит второй пандус, меньших размеров.

Последователем Райта считал себя американский архитектор Брюс Гофф. Самая известная из его построек – дом Бевингера в Нормане, штат Оклахома – подчинена очертаниям стены из рваного камня, закручивающейся по логарифмической спирали. Крыша неправильных очертаний, лестница и даже пол этого странного здания подвешены на стальных тросах к центральной мачте.

В 1960-е годы новые достижения техники, такие, как прорыв в космос, обернулись новым развитием прогрессистских утопий. Наряду с проектами лунных поселений в журналах публиковались рисунки домов, которые якобы должны были появиться на морском дне. Футурологи утверждали, что частный дом 2000 года будет иметь форму «летающей тарелки», отштампованной из сверхпрочного пластика, и будет устанавливаться в любом месте, куда возможно подвести инженерные коммуникации.

Современные строительные технологии сделали возможным появление зданий, напоминающих то ли паруса яхт, то ли гребни волн. Подобные постройки способны сделать имя своим создателям, но в отношении их функциональной, а главное, эмоциональной оправданности возникают большие сомнения. Как всякий сильный акцент, дом необычной формы может либо «держать на себе» все окружение, либо вносить в него нежелательный диссонанс. К тому же частный дом призван решать иные, нежели произведение искусства, задачи. Вы можете, конечно, сделать свой дом эстетическим манифестом, хотя слишком необычная архитектура способна лишить вас психологического комфорта, особенно в том случае, если она навязана автором проекта. Если же требование необычного идет из глубины вашей души – тогда нет препятствий, которые вы не смогли бы преодолеть, чтобы построить дом своей мечты.

Максим Тимофеев
«Землевладелец Северо-­Запада», № 8 (26), 2007 г.

Похожие статьи: